«Русский вопрос» на Кавказе: новая актуализация

Серия трагических событий в Ингушетии в 2006–2007 годах снова актуализировала «русский вопрос» на Северном Кавказе*. К сожалению, проблемы русских в одном из самых сложных регионов России остаются сегодня вне фокуса внимания. Отечественные правозащитники, как правило, весьма чувствительные к проявлениям ксенофобии этнического большинства в российских мегаполисах, практически не заметили трагедии в станице Орджоникидзевская в июле 2007 года, не ставшей, в отличие от эксцессов в Ставрополе и Кондопоге, предметом оживленных дискуссий и споров.

Впрочем, в начале 1990-х российские правозащитники фактически «просмотрели» выдавливание русского населения из Чечни, Ингушетии, других северокавказских субъектов Федерации. Два года назад в одном из интервью Лидия Графова, председатель Форума переселенческих организаций (влиятельной российской правозащитной структуры, с 1990 года занимающейся проблемами беженцев и временно перемещенных лиц), сделала весьма непростое признание: «Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы – это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцев.

Это, наверное, заскок демократии – поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства… И я должна признаться – мы искренне считали, что должны отдавать предпочтение им перед русскими. Потому что чувствовали перед ними историческую вину за депортацию. Большинство правозащитников до сих пор придерживаются этого мнения. Лично у меня постепенно чувство вины перед русскими перевесило. Я была в Чечне 8 раз, и с каждой поездкой мне становилось за них все больнее. Окончательно меня сразила одна старушка, которая сидела на табуретке посреди улицы. Когда она увидела меня, то достала из-за пазухи чайную ложечку из синего стекла и с гордостью сказала: “Моя!” Это все, что у нее осталось» .

Если же говорить о представителях российского «патриотического движения», то их отношение к «русскому вопросу» на Северном Кавказе можно определить следующей формулой: «Много слов и бравады – мало конкретных дел». Увы, но за весь постсоветский период политики и общественные деятели, позиционировавшие себя как защитники «русского дела», для «кавказских русских», не по своей воле вынужденных оставить места проживания, так и не сделали ничего реального: ни программ социальной реабилитации и социальной адаптации, ни эффективного правового консультирования их на уровне гражданского общества. Вся помощь была ограничена ура-патриотической пропагандой в печати (с очень сильным расистским душком) и выдвижением нереалистичных проектов (типа создания Терской казачьей области на территории северокавказских национально-государственных образований). Что же касается государства, то российские власти (как в начале 1990-х, так и сегодня) предпочитают хранить молчание по данному вопросу, поскольку в ином случае придется признавать собственные провалы и ошибки, а также расписываться в бессилии или некомпетентности.

Между тем «русский вопрос» на Северном Кавказе требует не разговора для «проформы», а содержательного обсуждения, которое могло бы иметь как академическую пользу (проблема недостаточно изучена современными политологами), так и прикладное значение (сегодня многие интеллектуалы и политики в регионе считают русских необходимым «интернационализирующим» и «модернизирующим» элементом). «Русский вопрос» на Северном Кавказе имеет два «измерения»: политическое и гуманитарное. Главное отличие «русского вопроса» от других этнополитических проблем региона в том, что два его «измерения» разнесены друг от друга по времени. Они имеют четкую хронологическую привязку. «Русский вопрос» на Кавказе прошел «политическую» фазу в начале 1990-х, к их середине перейдя в фазу «гуманитарную».

Сегодня в российских средствах массовой информации (особенно в так называемых русских регионах Южного федерального округа) принято писать, что русские стали в массовом порядке покидать республики Северного Кавказа в конце 1980-х, а к середине 1990-х годов их выезд превратился в фактическое бегство. На первый взгляд против такого тезиса невозможно спорить. Эмпирические данные говорят о количественной «дерусификации» региона. В межпереписной период (1989–2002) только число русского населения Адыгеи практически сохранилось на прежнем уровне – до распада СССР (в 1989 году – 447 тысяч, в 2002-м – 445 тысяч). В Северной Осетии, которую считают, в том числе и на официальном уровне, российским форпостом, русское население значительно сократилось (в 1989 году русские составляли 29,9 процента населения республики, в 2002-м – 23,4). Одними из самых «дерусифицированных» республик Северного Кавказа являются Ингушетия и Чечня. В Ингушетии в межпереписной период (1989–2002) численность русских сократилась в 6,5 раза. Между тем, по данным Всесоюзной переписи 1989 года, на территории Сунженского района проживали 19,3 тысячи русских (31,1 процента населения района) в то время как ингушей – 26, 6 тысячи (42,9 процента), а чеченцев – 13, 3 тысячи (21,5 процента) .

С 1991 года Чечню покинуло более 200 тыс. представителей русского этноса. В столице Чечни Грозном, по данным на 2005 год, русских осталось всего 500 человек, не считая чиновников. В Кабардино-Балкарии с 1992-го число выезжающих русских неизменно стало превышать количество новоприбывших. В 1993 году республику покинули 17 252, в 1994-м – 15 094, а в 1995-м – 14 951 человек. В межпереписной период в Карачаево-Черкесии (КЧР) русские из первой по численности этнической группы (42 процента населения в 1989-м) стали второй (33,6 процента в 2002 году; для сравнения: число карачаевцев в том же году стало 38,4 процента). В Дагестане русское население сократилось наполовину (10 процентов населения в 1989-м и 5 – в 2002-м) .

Однако ограничить рассмотрение динамики «русского вопроса» одними количественными параметрами было бы по крайней мере некорректно. Так почему же русские Северного Кавказа перестали связывать свои перспективы с этим регионом? Требуются объяснения истинных причин безоглядного «бегства» русских – и не в эмоциональном тоне, тем более не в рамках дискурса «наших бьют». Более того, принять безоговорочно тезис о массовом исходе русских с Северного Кавказа означало бы согласиться с другой, по крайней мере спорной, мыслью об имманентной пассивности и долготерпении русского народа. Между тем русские на Северном Кавказе вовсе не были пассивными созерцателями, ожидавшими решения своей участи в кабинетах республиканских властей и на многочисленных митингах. В начале 1990-х было предпринято немало попыток сформировать русское политическое движение на Северном Кавказе как реакцию на распад Советского Союза, «парад суверенитетов», рост этнического национализма.

Серьезный и содержательный анализ динамики «русского вопроса» вовсе не означает призыв игнорировать и многочисленные факты дискриминации по отношению к русским на Северном Кавказе, и случаи нарушения их гражданских и политических прав. Наша задача – дать ответ на вопрос: почему «русский проект» в регионе не стал серьезным (и самое главное – конструктивным и стабилизирующим) фактором развития?

Русские на Кавказе в новейший период: история без заблуждений

Прежде всего нам следует отказаться от некоторых не вполне корректных оценок. Наиболее распространенным заблуждением (тиражируемым из публикации в публикацию) является представление о том, что «исход русских» из республик Северного Кавказа начался после 1985 года. Между тем они стали покидать Кавказ еще до горбачевской перестройки. В 1970-е численность русских в Чечено-Ингушетии сократилась на 8,4 процента (в городах – на 4,4, а в сельской местности – на 19,6 процента). Таким образом, республику еще до начала разного рода «контртеррористических» операций покинуло около 100 тысяч (с 1959-го по 1989 год). С конца 1970-х наметился отток русского населения из КБР (с 1979-го по 1989 год удельный вес русских сократился с 35,1 до 32 процентов). Это объясняется несколькими причинами .

Во-первых, «национализацией коммунизма» в республиках и автономиях тогдашнего СССР. До 1980-х – начала 1990-х партийное и советское руководство в республиках Северного Кавказа было сосредоточено главным образом в руках «русских кадров». Однако второй и третий эшелоны партхозноменклатуры активно замещались «национальными кадрами». Известный исследователь истории Чечни ХХ столетия Жабраил (Джабраил) Гакаев говорит о формировании чеченской «постдепартационной» номенклатуры в 1960–1970-е годы . Процесс «национализации» затронул и интеллектуальную элиту. В двух вузах Грозного (Нефтяном и Чечено-Ингушском государственном университете имени Л. Н. Толстого) в 1970-е годы обучались 12 тысяч студентов. Кстати, с 1957-го (то есть времени восстановления упраздненной Сталиным Чечено-Ингушской АССР) по 1975-й численность чеченцев с высшим образованием выросла в 70 раз! К 1970-м «в Кабардино-Балкарии функционировало 8 научно-учебных и исследовательских структур (около 900 научных работников), в Северной Осетии – 12 (более 2 тысяч человек), в Чечено-Ингушетии – более 10 (около 2 тысяч человек) и наконец, в Дагестане, располагавшем самой разветвленной научной инфраструктурой в пределах Северного Кавказа, более 20 (свыше 2 тысяч научных работников)» .

При этом наряду с получением высшего образования новые интеллектуалы быстро усваивали и националистические воззрения (которые довольно удобно было прятать под марксистско-ленинской фразеологией о «национально-освободительной борьбе» против «России – тюрьмы народов», а также о борьбе «народов Кавказа против белоказачества» в годы гражданской войны). Достаточно вспомнить, что в конце 1980-х – начале 1990-х интеллектуальными вожаками этнонационалистических движений Кавказа стали студенты и аспиранты гуманитарных факультетов «застойного периода». Конфедерацию горских народов Кавказа возглавил экс-преподаватель научного коммунизма Юрий (Муса) Шанибов. Идеологом сепаратистского движения в Чечне стал поэт Зелимхан Яндарбиев, выпускник филфака Чечено-Ингушского государственного университета имени Л. Н. Толстого. Одним из лидеров карачаевского движения «Джамагат» оказался преподаватель философии Казбек Чомаев.

* Летом 2006 года от нападений и поджогов пострадало более десяти русских семей на территории Республики Ингушетия, убита заместитель главы администрации Сунженского района Галина Губина (занималась программой возвращения русских в республику). В ночь на 16 июля 2007 года в центре станицы Орджоникидзевская Сунженского района было совершено убийство 55-летней учительницы Людмилы Терехиной и двух ее детей. Во время похорон жертв этого злодейского убийства 18 июля 2007 года произошел взрыв, ранения получили более десяти человек. В 2004 году правительство Ингушетии начало реализовывать специальную программу по возвращению русскоязычного населения, вынужденного покинуть республику в начале 1990-х. Однако за последние годы туда вернулось лишь около 500 человек.

Продолжение следует

Автор: Маркедонов C.
к.и.н., зав. отделом межнациональных отношений Института политического и военного анализа